Я, Бабушка, Илико и Илларион - Страница 21

— За наш поезд!

— Да здравствует поезд!

— Мда… Действительно, странно… За поезд! — сказал чисто одетый пассажир с билетом и передал стакан мне.

— Я, товарищи, первый раз еду в поезде, — начал я.

— Счастливый ты человек! — сказал «индюшиное яйцо».

Перед отъездом Илико и Илларион предупреждали меня — в поезде, мол, много жуликов и проходимцев, нужно держать ухо востро. Выходит, ошибались они. Вот этот, например…

— Как вас зовут, дядя? — обратился я к «топору».

— Амбако!

— Да, Амбако. Когда я впервые увидел его, подумал: «Куда этого типа черт несет?» А вас как звать? — спросил я «индюшиное яйцо».

— Меня зовут Антипо, а тебе хватит болтать! Выпей и садись!

— Да. А Антипо мне сначала показался сумасшедшим.

— А теперь?

— Теперь что, теперь поезд нас сдружил! Да здравствует поезд! — закончил я и выпил. Тамада снова наполнил стакан. Второй тост он хотел провозгласить стоя, но, больно стукнувшись головой о полку, тотчас же сел и начал:

— Когда бог научил обезьян говорить, то первое слово, которым они обменялись друг с другом, было «здравствуй»! Потом вырубили леса, возвели дома, построили железную дорогу, пустили по ней поезд, в этот поезд сели мы, сказали друг другу «здравствуй», и…

— Я никому не говорил «здравствуй»!

— Это вопрос вежливости…

— Так пусть всегда живет это теплое слово «здравствуй»! — закончил Амбако.

— Хороший тост!.. Подумать только, что такое доброе приветствие? Пустяк! А вот находятся люди, которые не хотят сказать человеку этого доброго слова! Вот есть у меня товарищ, вместе в университете учились…

— Вы из какого села, уважаемый?

— Из Нигоити!

— Хорошее село, а какой нынче урожай?

— Благодарю, неплохой… Так вот, есть у меня товарищ…

— Который с тобой не здоровается? Знаем мы про это!.. А ты-то знаешь, что у нас всего один стакан? Выпей. ради бога, поскорей!

…Очередь снова дошла до меня. Я держал в руках стакан с водкой, смотрел на живительную жидкость, наполняющую тело теплом, и мне хотелось рассказать этим незнакомым людям про бабушку, про Илико и Иллариона, про Мери, хотелось петь и кричать. Но я стыдился чего-то, стыдился так, как стыдится каждый деревенский мальчик своих залатанных брюк и дырявых чувяков.

— Будьте здоровы, друзья, — сказал я, прослезившись, и быстро сел.

— Э-э-э… наш герой, никак, плачет! — обратился «топор» к «яйцу». — Сколько же в водке градусов?

— Все восемьдесят!

— Двадцать, готов биться об заклад! — сказал я и вытер слезы. — И плачу я вовсе не от водки, просто в глаз что-то попало!

— Ладно, не беда… Я продолжаю, товарищи! — повысил голос тамада. — Вот мы говорили, что бог создал обезьян, потом от обезьян произошли мы. Ерунда это… Большинство людей произошло от собственных! родителей! Не будь наших родителей, мы и этой водки бы не выпили. А не имей мы водки, не смогли бы выпить за родителей. Я не видел еще пьяного человека, который не вспомнил бы своих родителей!

— Когда я напиваюсь, я ничего не помню, — сказал молодой блондин.

— Хорошо еще, что ты хоть об этом помнишь! — сказал «индюшиное яйцо». После тоста за родителей мы осторожно подняли блондина и уложили на третьей полке, рядом с его бочонком.

— Поверните его лицом к стенке, что-то он подозрительно икает! — предупредил нас «топор», но было уже поздно.

Блондин взорвался, словно вулкан. Не успели мы опомниться, как башлык нашего тамады окрасился в пурпурный цвет, «Индюшиное яйцо» и чисто одетый пассажир с билетом в ужасе глядели друг на друга. Один лишь я, чудом спасенный от неожиданного извержения, стоял, словно Христос среди грешников, и дико хохотал.

— Ах ты, мерзавец! — взвизгнул «топор» и, сорвав с плеч свой поруганный башлык, вышвырнул его в окно.

— Стащите его вниз, свинью этакую! — зарычал «индюшиное яйцо».

— Представляете, какой ужас! Что же мне теперь делать? Главное — не моя! — стонал пассажир с билетом, вытирая платком сорочку.

— Завяжите ему рот полотенцем, — посоветовал кто-то из соседнего купе.

— В чем дело, товарищи? Неужели лопнул бочонок? — раздался вдруг тихий голос блондина. С верхней полки, из полумрака, выглянуло его сконфуженное, бледное, словно мел, лицо.

— Ты еще издеваешься над нами, подлец?! «Лопнул бочонок»! У тебя что, винегрет в бочонке?! А?! Вот я тебе!.. — Разъяренный Амбако ринулся на полумертвого от страха блондина. Его с трудом удержали.

…Спустя полчаса тосты возобновились. Вскоре за трапезой остались лишь я и Амбако.

— Я хочу, чтобы ты, дядя Амбако, познакомился со мной ближе, попросил я.

— Кто ты такой?

— Я — Зурикела Вашаломидзе!

— Что ж, фамилия у тебя хорошая, и выпить ты, видать, не дурак. А чей ты сын?

— Я сын моей бабушки, Иллариона и Илико. Амбако вытаращил глаза.

— Может, еще чей-нибудь? — спросил он наконец.

— Больше ничей. Только троих. Я петь хочу.

— И потому едешь в Тбилиси?

— Нет, в Тбилиси я еду учиться. Ведь у меня есть аттестат зрелости. А у тебя есть? Нету? Ты и знать не знаешь, что такое аттестат зрелости. Да здравствует учение! — сказал я и опорожнил стакан.

— Я вот что тебе скажу… Ты, видать, неплохой парень… Ты слушаешь меня? Да перестань же смеяться как дурак! Слушай! Я — Амбако Горделадзе и тоже еду учиться. «Куда тебе, старый хрыч, учиться!» — скажешь ты. Вот и напрасно. Учиться, брат, никогда не поздно… Вот когда царя Николая с престола свергли… Да ты держись, не падай!.. Когда Николая, говорю, свергли с престола, я был таким же, как ты, молокососом. И думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты… Так я тогда думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был, вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял? Да здравствует учение!..