Я, Бабушка, Илико и Илларион - Страница 13

К оглавлению

А ты чего стал! Вон из класса!

— Я-то уйду, но кто же в классе останется?

— Выходи… — прошептал учитель, поглядывая на чернильницу.

Я поспешно удалился. Вряд ли мог так сильно обрадоваться Колумб при виде земли, как обрадовался Ромули моему появлению.

— Вытурили?

— По твоей милости!

— Вот еще! Я-то при чем? Сидишь на уроке как пень… Думаешь, я не знаю, что ты влюблен?

— В кого, дурак?

— В Мери!

— Скажешь еще раз — получишь по морде!

— А я при чем? Весь класс об этом говорит.

— Да ты обалдел! Какое время нам любить?

— Подумаешь! Бабушка моя вышла замуж в четырнадцать лет!

— Ну и что ты хочешь7

— Я ничего. Если ты хочешь, скажу ей…

— Если бы любил, сам бы сказал…

— Как же, скажешь! В любви объясниться — это тебе не урок отвечать! Здесь без письма не обойтись!

— А ты писал когда-нибудь такие письма?

— 0гo! Еще сколько!

Я испытующе взглянул на Ромули — не хитрил ли он? Но глаза Ромули светились неподдельной искренностью. Я поверил ему.

— Ромули, ты для меня все равно что родной брат… Ну, что скрывать… Помоги мне! Люблю ее, понимаешь?! Ромули даже заржал от восторга. Он крепко обнял меня, приподнял, потом опустил на землю и заявил:

— Все в порядке! Остальное — за мной!

Свободного времени у нас было хоть отбавляй. Мы забрались в пустую классную комнату. Я уселся за стол, Ромули, заложив руки за спину, зашагал взад и вперед.

— Начнем… «Моя ненаглядная, дорогая, несравненная! Любовь — это величайшее чувство. От любви человек немеет, глохнет, слепнет, теряет рассудок…»

— Неправда! — возразил я.

— Знаю, но так нужно… Продолжай: «С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты. Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения…»

— Ромули, откуда ты берешь такие слова? — спросил я, потрясенный.

— Один студент из Тбилиси прислал моей сестре письмо. Он влюблен в нее.

— И что же, она собирается выйти за него замужем

— Собиралась. Но потом один наш знакомый из Тбилиси сообщил, что тот студент сошел с ума… Продолжай: «Нет смысла скрывать, я люблю тебя больше жизни. Будь моим духовным другом, молю тебя Меня лишили покоя твои глаза, ресницы, твой взгляд, твои жемчужные зубы, коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки — вся ты. С тобой навеки, или смерть мне! На этом кончаю. До свидания!..»

— Ну как7 — спросил Ромули и подбоченился.

— Еще немного — и твоя сестра попалась бы на удочку, — сказал я.

— Камень прошибет! — сказал Ромули. Я помчался на почту, купил конверт, вложил письмо, лизнул конверт, заклеил и спрятал его в карман.

К концу последнего урока я незаметно засунул письмо в сумку Мери и замер, как покойник. Я не слышал, как прозвенел звонок, как разошлись товарищи. Я все сидел за партой, словно в дурмане, и не двигался, пока не пришла уборщица.

— С каких пор ты так полюбил школу, Вашаломидзе, что и домой не идешь? Подними ноги, вымести надо, — обратилась она ко мне.

— Здравствуйте, тетя Мака!

— Господи помилуй! Ты что, впервые меня видишь сегодня?

— До свидания, тетя Мака!

— Спаси его господи! — Женщина перекрестилась и, подозрительно косясь на меня, поспешно вышла из комнаты.

Вечером я снова сидел у Илико и сражался в нарды. Я так увлекся игрой, что почти забыл про письмо.

— Ну как, больше не написал стихотворения? — спрашивал меня Илико.

— Прочти, будь человеком! — ухмылялся Илларион.

— Илико! — раздалось со двора.

— Кто там?

— Это я, Ольга. Мой прохвост у тебя?

— Заходи, заходи, Ольга! Здесь он!

В комнату, сгорбившись, вошла бабушка, сняла шаль, поставила палку в угол, присела к огню и, помолчав немного, обратилась ко мне:

— Зурико, сынок, сколько лет твоему учителю химии?

— М-м-м, лет тридцать — тридцать пять… А в чем дело? — сказал я и превратился в слух.

— Он немножко… не того?.. Не тронутый?

— От такого ученика — да не тронуться! — сказал Илико.

— Что ты, бабушка! Да у него из ушей мозги капают, — сказал я.

— Илларион, посмотри, ради бога, что он тут мне пишет! — сказала бабушка, протягивая Иллариону письмо.

Я похолодел…

Илларион надел очки, развернул письмо и спросил:

— Кто тебе принес письмо, Ольга?

— Мери, дочь Ладико Сихарулидзе.

Илларион не спеша начал читать:

— «Моя ненаглядная, дорогая, несравненная…»

— Это он тебе пишет? — спросил Илико бабушку.

— Мне, клянусь тобой! Во рту у меня пересохло, руки похолодели, на лбу выступил пот. Илларион продолжал:

— «С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты…»

— И где он меня видел, проклятый! — хихикнула бабушка и повернулась к Илико. Тот сидел с разинутым ртом, не веря своим ушам.

— «Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения…» — продолжал Илларион.

— Это место я что-то не поняла, — сказала бабушка.

— Да разве любовь поймешь, дорогая Ольга? — сказал Илларион.

— Да, но когда он успел так влюбиться? — сказал клико.

— А сколько раз ее в школу из-за этого сорванца вызывали, вот и влюбился человек.

— «Меня лишили покоя твои глаза…»

— Чтоб он окривел! — сказал Илико.

— «…ресницы…» — продолжал Илларион. Илико скорчился от смеха и повалился на пол. Иллариона одолевала икота, но он продолжал читать: